Женщины и война
Автор рассказывает о сексуальных преступлениях, совершенных бойцами Красной армии весной 1945 года в Гданьском Поморье, которое считалось тогда территорией Третьего рейха. Он ориентируется лишь на воспоминания, сохранившиеся в зачастую искаженной памяти очевидцев, утверждая, что в архивах есть свидетельства, только пока с ними никто не работал.
Wirtualna Polska (Польша): Поморье в 1945 году. Невысказанные страдания
О войне 1939-1945
Февраль 1945 года, начинается Восточно-Померанская операция, в рамках которой войска 1-го и 2-го Белорусского фронта Константина Рокоссовского намереваются занять Гданьское Поморье и Гданьск. Они наступают с юга и запада, со стороны Померанского вала.
До этого советские войска воевали на территориях с немецким населением, а теперь входили на земли, которые в межвоенное двадцатилетие принадлежали Польше и были населены поляками и кашубами. Двигаясь с запада к Гданьску, красноармейцы проходили мимо немецких пограничных столбов: 26 октября 1939 года Гитлер присоединил Поморье к Рейху. Они не вникали в детали этнического разнообразия региона. Для них это была Германия, а полек, поморянок или кашубок они зачастую считали немками, то есть военным трофеем.
«Освободители» не насилуют
«Почему вы не используете слово „изнасилование"?» — спрашиваю я. Бернард Божышковский (Bernard Borzyszkowski) возмущенно восклицает: «Я не пользуюсь грубыми словами, так меня воспитали родители».
Человек, который пытается сейчас исследовать события, разворачивавшиеся в Поморье в 1945 году, может почувствовать, что он попал в полный ловушек лабиринт. Кажется, что все вокруг заслоняет правдивый образ, делает его размытым. Стыд обесчещенных и защитный механизм отрицания известны нам по современности. С ними можно было столкнуться в Косово, Руанде, Конго, то есть везде, где случались массовые изнасилования женщин. В Поморье в 1945 году происходило то же самое.
В следующие десятилетия в Польше эта тема не обсуждалась, поскольку мы крепили «дружбу» с СССР. Пропаганда изображала красноармейцев в образе освободителей, какими они предстают в «Четырех танкистах». Действовал полный запрет на правду. Его нарушителям грозила тюрьма, депортация или смерть в застенках КГБ.
«Политики у нас дома не было. Родители боялись. После войны в тюрьму можно было попасть за любую мелочь», — объясняет Божышковский.
«Они приходили, охотились на женщин»
В 1939 году семью Божышковского, которая состояла из его родителей, брата матери (тот был инвалидом) и семерых детей выселили из Любоня. Они попали в Ченстково, где поселились в доме поляков, вывезенных в лагерь в Потулицах.
Там к ним подселили двух солдат вермахта. Мой собеседник вспоминает о них без неприязни. Можно сказать, что с одним военным семья даже подружилась. Немец брал детей на колени, угощал. Переселенцы страдали от голода, Божышковский вспоминает, какое огромное значение имела тогда просто корка сухого хлеба.
Относительное спокойствие царило до марта 1945 года, до прихода Красной армии. Бернарду было тогда семь лет.
Я встречаюсь с ним в Гданьске, в его квартире, с балкона которой открывается вид на портовый район. Передо мной сидит улыбающийся, жизнерадостный пожилой мужчина, а истории, которые он рассказывает, резко контрастируют с его обликом.
«Мы спали вместе с братом, который был старше меня на год. Вдруг в комнату ворвался советский солдат и бросил на нашу кровать женщину. Она была местной, из деревни. Мы сидели на подушках, поджав ноги, а он ниже, совсем рядом с нами…» — у Божышковского срывается голос.
После минутного молчания он продолжает: «Кровать была большая. Он… удовлетворял свои потребности. Сначала она кричала „мамочки, помогите", а потом перестала. Сначала мы смотрели, а потом накрыли голову одеялом. Мы были слишком малы и не понимали, что он делает, нам казалось, что он ее убивает. Мы боялись, что он убьет и нас. Это продолжалось какое-то время, потом он закончил и ушел. Женщина осталась лежать. Это был не единственный раз, когда я столкнулся со зверствами войны».
«В другой раз в нашу квартиру вбежали три девушки, ища убежища. Две спрятались в шкафу, русские их преследовали. Они не церемонились: открыли шкаф, выволокли их за руки и… тоже удовлетворили свои потребности. Этого мы не видели, мы были в другой комнате. Третья девушка спряталась под одеяло на кровати, в которой лежала моя мама и ее новорожденная дочь. Ее уже не искали, им хватило тех двух. Они приходили постоянно, охотясь на женщин».
Она вернулась в синяках, избитая
В 1939 году в деревню Проковске-Хрусты вошли немецкие военные. «Они вели себя очень вежливо, не создавали никаких проблем», — рассказывает Альфонс Шредер (Alfons Szreder), с которым я встретился в его маленькой квартире в Гданьске. По этому элегантному, сухопарому и ироничному мужчине не скажешь, что он уже перешагнул девяностолетний рубеж.
Свою историю он бы предпочел рассказать по-кашубски, но ничего, можно и по-польски. Семья Шредеров подписала Фольклист, ее отнесли к третьей категории «фольксдойче»: ассимилированное население немецкого происхождения. Из дома их не выселили. Возможно, дело было во внесении в список, но мой собеседник объясняет это тем, что у них было слишком маленькое хозяйство (10 гектаров), которое не казалось немецким соседям лакомым куском.
«Выселяли поляков. Их дома занимали местные немцы. Поляки уезжали к родственникам и знакомым или попадали в лагеря», — рассказывает Шредер. — Тех, кто не подписал Фольклист, отправляли на принудительные работы или в лагерь. Одни подписывали, другие нет, бывало по-разному. В лагерь никому не хотелось. Люди надеялись, что война скоро закончится, но все затянулось, так что зарегистрировавшимся пришлось идти в вермахт«.
Один из его братьев в 1939 году сражался в рядах польской армии и попал в немецкий плен. Он вернулся спустя два года и был отправлен на принудительные работы в Гдыню. Второй брат подписал Фольклист и в 1943 году попал в немецкие вооруженные силы. Его направили в Литву, где он получил ранение. Он вернулся, поправил здоровье, а потом оказался на западном фронте, где попал в плен к союзникам по антигитлеровской коалиции. Дома он оказался уже после войны. В 1943 умер отец. 14-летний Альфонс с братом, который был старше на два года, были вынуждены заняться хозяйством.
«Во время войны отношения с немцами были, скорее, хорошими, немецким старостой деревни стал наш сосед, нас не преследовали, хотя в других деревнях бывало иначе. Если кто-то не хотел идти в армию и прятался, всю семью забирали в лагерь, там люди погибали», — вспоминает он.
В 1945 году в деревне, куда добрался фронт, разместился «штаб». «Пока у нас находились советские офицеры, было спокойно», — отмечает Шредер. Эта фраза звучит в рассказах жителей Поморья о 1945 годе регулярно. Офицеры (часто, хотя не всегда) гарантировали защиту от нападений рядовых на женщин. Однако длилось это недолго.
В воспоминаниях о приходе россиян звучит мотив «второй волны», то есть военных, которые шли за фронтом. Именно их называют самыми жестокими и беспощадными. Из других рассказов следует, что самый ужасный террор царил, когда «фронтовики» приходили в деревни и села прямо с поля боя. Так или иначе, в Проковских-Хрустах…
«Офицеры ушли и начался кошмар», — говорит Альфонс Шредер. — Они ходили, насиловали, женщины прятались в амбарах, хлевах, в трубах. Люди забирались туда по лестнице, тогда их не могли найти. Мои мать и бабушка так прятались«.
Чуть ранее Шредеры приютили беженку из Восточной Пруссии, литовку. Она бежала от советских войск и не знала, что делать. Ее взяли помогать по хозяйству. «Я видел, как в дом вошел русский и забрал ее, а потом отвел в сарай. Она вернулась в синяках, избитая», — рассказывает Шредер. В других деревнях, по его словам, происходило то же самое. В Кобысево насильниками были пятеро советских солдат. Кто-то пожаловался на них в Картузы, где находились командующие. «Офицеры, как говорят, сразу же поехали в Кобысево и расстреляли этих пятерых на месте», — добавляет он.
За изнасилование — пуля в лоб?
Племянница Альфонса Шредера, Хенрика, родилась в 1944 году, так что прихода советских войск она не помнит. Уже после войны ребенком она часто ездила к бабушке в Проковске-Хрусты и слышала, что там говорили на эту тему. Она слышала рассказы родителей, тети.
«Когда русские ходили по деревне, ища женщин, моя мать была в изможденном состоянии: мне было несколько месяцев, моему брату — полтора года, а ей постоянно приходилось скрываться. Однажды вечером она сидела в комнате при свечах, вошли русские, а она не успела спрятаться. От усталости и волнения у нее пошла носом кровь. Русский спросил, что с ней, а она ответила: „Тиф". Тогда он оставил ее в покое. Рядом через забор у женщины с двумя дочерьми жили русские офицеры. У них все было нормально, они, как рассказывала мне бабушка, состояли в отношениях по обоюдному согласию», — говорит Хенрика.
Своих воспоминаний о марте 1945 у нее нет, она может опираться только на то, что слышала от других. «Возможно, родители что-то от меня утаили, ведь не все прилично рассказывать молодой девушке», — отмечает она.
Сложно представить, что молодые кашубки, в дом которых вторглись советские офицеры, внезапно воспылали к тем чувствами. Так это могло выглядеть в адресованном ребенку рассказе, который был призван как-то объяснить присутствие военных у соседки. В реальности гораздо более вероятен совершенно иной сценарий, который часто появляется в свидетельствах очевидцев: девушки понимали, что рано или поздно их изнасилуют, и если это будут не два офицера, то «дикие орды». Возможно, им предъявили ультиматум, заявив, что если они будут послушными и позаботятся о своих гостях (в том числе будут оказывать им сексуальные услуги), то смогут избежать жестокого группового изнасилования рядовыми. Условие одно: покорность. Женщины поддавались на шантаж взамен за пропитание, а чаще всего — за безопасность, как собственную, так и своих близких (чаще всего дочерей-подростков). Нередко в коллективной памяти и рассказах, передающихся из поколения в поколение, такие ситуации фигурируют, как пример «отношений».
Расстрелянный за неразборчивость в связях
В поисках свидетельств о вступлении Красной армии в Поморье я посетил другие деревни, где живут последние свидетели тех событий. Вместо домов, окруженных хозяйственными постройками (раньше в них часто держали животных), я нашел там ухоженные усадьбы с аккуратно постриженными газонами и высаженными вдоль забора туями. Прежние курятники и хлева превратили в гаражи или летние домики для туристов, а на местах советских преступлений стоят сейчас качели и батуты, которыми пользуются правнуки моих собеседников. Я чувствовал диссонанс: страшные рассказы о марте 1945 года плохо соотносились с современной «сценографией». Касалось это не только внешнего вида хозяйств.
Меня поразили некоторые истории, в которых русские военные представали веселыми милыми людьми, делившимися пищей и водкой с хозяевами, возившимися с детьми и устраивавшими танцы под аккомпанемент гармони. Такой рассказ я услышал в одной кашубской деревне.
«Вы чувствовали себя безопасно в их компании, будучи ребенком?», — поинтересовался я. «Разумеется, и я, и мои родители. С русскими было хорошо», — ответила мне Янина (имя изменено), которой в 1945 году было семь лет. В начале встречи, до того как я успел включить камеру и диктофон, она призналась, что один случай изнасилования у них был. Советский солдат увел в сарай ее тетю, а та, вернувшись, «была как в тумане». Кто-то пожаловался офицеру, тот приехал и застрели насильника за домом.
Интервью со свидетелем военных событий может порой продолжаться несколько часов, за это время его история успевает измениться. В данном случае, при включенной камере из нее исчез элемент насилия. «Вы знаете, эта тетя сама пошла с русским. Она была, как это сказать помягче, неразборчива в связях». «Почему тогда офицер потом застрелил этого русского, раз насильственных действий с его стороны не было?». «Не знаю, сложно сказать».
Между тем вряд ли именно в этой деревне русские были милыми и дружелюбными, раз истории из соседних звучат ужасающе и однозначно указывают на жестокость «освободителей». Свою роль может играть то, что пани Янина, которая не хотела высказываться о бойцах Красной армии в негативном тоне (хотя это не вполне ей удалось), была замужем за бывшим сотрудником милиции, поступившим на службу в 1950-х годах.
Хотя… Позже мне удалось собрать другие рассказы жителей этой деревни, и каждый раз я слышал, что «фронтовики» не причиняли там никому зла. Нельзя исключать, что в разных случаях отношения с местным населением выглядели по-разному, а поэтому по-разному звучат и свидетельства о событиях 75-летней давности.
«Добрый» офицер и спесь «германских» женщин
Внимание на себя обращает еще одна деталь: «добрый» офицер, который на месте казнит своего подчиненного, совершившего изнасилование. Зофья Павловска (Zofia Pawłowska), будучи подростком, оказалась свидетельницей изнасилования в Гдыне. Она рассказывает, что троих советских солдат (между собой они говорили по-украински) расстреляли после того, как они изнасиловали одну женщину в бункере, где скрывались местные жители. Эдита Миколаевская (Edyta Mikołajewska) помнит похожую историю. События разворачивались в подвале в Гданьске. Солдаты получили разрешение делать, что угодно, в первые 24 часа после занятия территории (здесь в отличие от других свидетельств самой плохой оказывается «первая волна»). Потом за попытку изнасилования виновников приговорили к смерти. Альфонс Шредер вспоминает еще об одном подобном инциденте, когда в Кобысево расстреляли пятерых военных.
Бернадетта Мелевчик (Bernadetta Mielewczyk) была еще ребенком, ее держала на руках бабушка. Пьяный русский спустился в подвал и начал без какой-либо причины стрелять по прятавшимся там деревенским жителям. Бернадетту ранило, а ее бабушка погибла. Девочку спас в полевом госпитале русский доктор, а открывшего стрельбу солдата казнили.
Создается впечатление, что за изнасилования и убийства красноармейцев карали очень сурово. Значит, их командиры строго запрещали совершать подобные преступления? Все не так однозначно. Возможно, в марте 1945 года воцарился хаос, который было сложно обуздать, а часть офицерского корпуса выступала против насилия в отношении гражданского населения и решительно на него реагировала. Однако сражавшиеся на фронте советские бойцы получали перед вступлением на немецкую территорию (в 1945 году Поморье входило в состав Третьего рейха) такие листовки с текстом известного пропагандиста Ильи Эренбурга: «Убивайте, убивайте! Нет такого, в чем немцы не были бы не виновны — и живые, и еще не родившиеся! Следуйте указанию товарища Сталина — раздавите фашистского зверя насмерть в его собственной берлоге. Сбейте расовую спесь с германских женщин. Берите их, как законную добычу!».
Сохранился также документ, показывающий, как командование относилось к действиям солдат. Поляк, который служил инспектором в Министерстве информации и пропаганды (оно существовало в 1944-1947 годах), подготовил рапорт о ситуации в области безопасности в Кошалине и окружающих его районах. В нем он писал: «Польские женщины постоянно подвергаются опасности со стороны бойцов Красной армии. Командование и коменданты заняли совершенно четкую позицию, говоря, что солдаты давно находятся вдали от семей, а ввиду отсутствия немок их потребности должны удовлетворить польки».
Там, где идет война, где есть вооруженные мужчины и беззащитные женщины, там появляются и изнасилования. В годы Второй мировой войны немок насиловали американцы, британцы, французы. И речь идет не об отдельных инцидентах. В частности, французские военные получали так называемые «свободные ночи» и могли в течение 48 часов делать, что им вздумается.
Томаш Крушевский (Tomasz Kruszewski) пишет в своей книге «Насилие в отношении немецких женщин на заключительном этапе Второй мировой войны (октябрь 1944 — 8/9 мая 1945) и в первые годы после ее завершения», следующее: «В Констанце жертвой французских военных пали 385 женщин и девушек, в Брухзале — 600, во Фройденштадте — 500».
Тем не менее в случае советских бойцов масштаб насилия был куда больше. По разным оценкам, они изнасиловали два миллиона женщин. В их число входят жительницы Поморья, которое красноармейцы считали территорией Третьего рейха.
Следы в архивах
Мы можем ориентироваться лишь на разрозненные следы событий, сохранившиеся в (зачастую искаженной) памяти очевидцев и архивах. Документы 1945 года часто по очевидным причинам не называют проблему прямо, однако, дают пищу для размышлений. Обратимся к одному примеру.
В 1945 году районные административные органы продолжали составлять ежемесячные отчеты, которые направлялись в Воеводское управление в Гданьске. В Картузском и Косцежском районах, что подчеркивается в документах, власти вели бой с бедствием, которым стали венерические заболевания. Под контроль ситуацию удалось взять лишь в 1946 году. Разумеется, откуда эти болезни взялись, прямо не говорится, однако, очевидно, что они стали реальной и важной проблемой, раз упоминание о ней появилось в лаконичном отчете.
Это лишь один пример. Подобных следов больше. Они лежат в архивах и ждут, когда ученые их проанализируют.
Ужасающие описания изнасилований или упоминания о таких инцидентах можно обнаружить также в текстах, которые печатались в локальных издательствах, появлялись в периодике или монографиях, посвященных отдельным населенным пунктам. Если бы мы обобщили информацию и обозначили все зафиксированные случаи изнасилований в 1945 году на карте Поморья красными точками, на ней бы наверняка преобладал красный цвет. К сожалению, ни один историк не предпринял пока попытки провести насколько это возможно комплексное исследование темы, которое бы стало авторитетным высказыванием о масштабе сексуальных преступлений, совершенных бойцами Красной армии весной 1945 года в Гданьском Поморье.
Wirtualna Polska, Польша
Томаш Сломчиньский (Tomasz Słomczyński)
11.10.2020